87. ОТРЕШЁННЫЙ

Непонимающе и одиноко стоит в комнате умирающего душа. Непонимающе, поскольку лежащий на одре человек в своей земной жизни отказывался верить в дальнейшую жизнь после сложения грубо-вещественного тела, а потому никогда всерьёз не занимал себя этой мыслью и высмеивал всех, кто говорил об этом.

Растерянно он оглядывается вокруг. Он видит самого себя на смертном одре, видит знакомых ему людей, стоящих вокруг и плачущих, слышит слова, которые они говорят, и должно быть чувствует боль, которую они при этом ощущают, горюя о том, что теперь он умер. Он хочет смеяться и восклицать, что он ведь ещё жив! Он зовёт! И ему приходится с удивлением видеть, что они его не слышат. Он зовёт вновь и вновь, всё громче и громче. Люди не слышат этого, они продолжают горевать. В нём начинает подниматься страх. Ведь сам он вполне громко слышит свой голос, а также отчётливо чувствует своё тело.

В беспокойстве он восклицает ещё раз. Никто не внимает ему. Плача они смотрят на молчаливое тело, которое он узнаёт как своё собственное, и которое он всё же вдруг считает чем-то чужим, уже не принадлежащим ему, ведь он вместе со своим телом стоит рядом, свободный от всякой боли, ощущаемой им до сих пор.

С любовью произносит он имя своей супруги, преклонившей колени у его прежнего одра. Но плач не стихает, ни слово, ни движение не указывают на то, что она его слышит. В отчаянии он подступает к ней и грубо трясёт её за плечо. Она не замечает. Он ведь не знает, что касается тонко-вещественного тела своей супруги и сотрясает его, а не грубо-вещественное, и что супруга, которая как и он никогда не думала о том, что есть нечто большее, чем земное тело, также не может почувствовать его прикосновения к своему тонко-вещественному телу.

Несказанное чувство страха приводит его в содрогание. Бессилие покинутости прижимает его к земле, его сознание меркнет.

Знакомый ему голос вновь медленно пробуждает его. Он видит, что тело, которое он носил на Земле, лежит среди цветов. Он хочет уйти, но освободиться от этого молчаливого холодного тела оказывается невозможно. Он ясно чувствует, что всё ещё связан с ним. Но тут вновь звучит голос, пробудивший его из забытья. Это его друг, говорящий с неким человеком. Они оба принесли венок и при возложении этого венка говорят между собой. Больше с ним никого нет.

Друг! Он хочет дать о себе знать, ему и тому другому, который вместе с этим другом часто был его любезным гостем! Он должен сказать им, что в нём ведь странным образом ещё есть жизнь, что он всё ещё может слышать, что говорят эти люди. Он зовёт! Но его друг спокойно поворачивается к своему спутнику и продолжает говорить. Но то, что он говорит, как ужас пронизывает его конечности. Это его друг? Так он говорит о нём сейчас.

В оцепенении он слушает слова этих людей, с которыми он так часто кутил и смеялся, которые говорили ему только хорошее, когда сидели за его столом и посещали его гостеприимный дом.

Они ушли, вновь пришли другие. Насколько же мог он теперь узнать людей! Многие, кого он высоко ценил, теперь вызывали в нём отвращение и гнев, а некоторым, на кого он никогда не обращал внимания, он с благодарностью и охотно пожал бы руку. Но они ведь не слышали его, не чувствовали его, хотя он неистовствовал и кричал, чтобы доказать, что он жив! —

Затем с большой процессией тело было доставлено к могиле. Он сидел верхом на своём гробу. В горечи и отчаянии он только и мог, что смеяться, смеяться! Но смех вскоре вновь уступил место глубочайшему унынию, и на него сошло великое одиночество. Он устал и уснул. — —

Когда он пробудился, вокруг него было темно. Ему было неизвестно, как долго он спал. Но он почувствовал, что больше не может быть связан со своим земным телом как прежде, ибо он был свободен. Свободен во мраке, особенно тягостно давящем на него.

Он позвал. Ни звука. Он не слышал своего собственного голоса. Застонав, он вновь опустился. Но при этом он резко ударился головой об острый камень. Когда спустя долгое время он вновь пробудился, кругом был всё тот же мрак, всё та же зловещая тишина. Он хотел вскочить, но его конечности были тяжелы, они отказывались служить ему. Со всей силой самого жуткого отчаяния он подтянулся и на ощупь стал шататься туда-сюда. Он часто падал наземь, ударялся в кровь, натыкался на углы и выступы, справа, слева, и всё же не мог спокойно выжидать, ибо мощный порыв побуждал его к тому, чтобы продолжать постоянно нащупывать и искать. Искать! Но что? Его мышление было сбивчивым, утомлённым и безнадёжным. Он искал нечто, чего он не мог постичь. Искал!

Его влекло дальше, постоянно дальше! Пока он опять не опускался, чтобы вновь воспрянуть и отправиться скитаться. Так проходили годы, десятилетия, пока у него, наконец, не нашлось слёз; рыдания сотрясли его грудь и… возникла мысль, просьба, возглас утомлённой души, желающей конца этой тёмной безнадёжности.

Но крик самого безмерного отчаяния и безнадёжной боли впервые породил мышление в пожелании покинуть это состояние. Он стремился распознать, что привело его в это ужасное состояние, что вынуждало его столь жестоко блуждать во тьме. Он чувствовал вокруг себя застывшие скалы! Была ли это Земля или всё же другой мир, в который он никогда не мог поверить?

Другой мир! В таком случае он был по-земному мёртв, и всё же жив, если это состояние можно было назвать живым. Мышление давалось бесконечно тяжело. Так, в поиске, он шатаясь побрёл дальше. Вновь прошли годы. Прочь, прочь из этого мрака! Это пожелание стало неистовым порывом, из которого сформировалась тоска. Тоска же — это более чистое ощущение, высвобождающееся из грубого порыва, а в этой тоске совершенно робко возрастала молитва.

Эта молитва тоски, как ручей, наконец, пробилась из него, и безмолвный благотворный мир, смирение и покорность вошли вместе с тем в его душу. Когда же он встал, чтобы продолжить свои скитания, его тело прониклось потоком горячих переживаний, ибо теперь его окружали сумерки, внезапно он смог видеть!

Далеко, очень далеко он различил свет, словно факел, приветствующий его. В ликовании он протянул к нему руки, исполненный глубокого счастья, он вновь опустился вниз и благодарил, из переполненного сердца благодарил Того, Кто даровал ему этот свет! С новыми силами он шагнул к этому свету, который не приближался к нему, но которого он всё же надеялся достичь после пережитого, даже если на это потребуются столетия. То, что произошло с ним сейчас, могло повториться и вывести его, наконец, из этих каменистых массивов в более тёплую и озарённую светом землю, если он будет смиренно просить об этом.

«Господи, помоги мне в этом!» — вырвалось из исполненной надежды груди. И, какое блаженство, он вновь услышал свой голос! Даже если сначала лишь слабо, но всё же он услышал! Счастье от этого придало ему новые силы, и с надеждой он вновь отправился вперёд. — —

Таким было начало истории души в тонко-вещественном мире. Эту душу нельзя было назвать плохой. На Земле её даже находили очень хорошей. Значительный промышленник, очень занятый, исполняющий все земные законы. —

А теперь и объяснение этого процесса: человек, который в своей земной жизни ничего не хочет знать о том, что есть и жизнь после смерти, и что однажды ему придётся отвечать за весь свой образ действий, оказывается слеп и глух в тонкой вещественности, как только однажды он должен перейти туда. Лишь в продолжение тех дней или недель, когда он ещё остаётся связан с грубо-вещественным телом, которое он сложил, он временами может воспринимать и то, что происходит вокруг него.

Но когда затем он освобождается от распадающегося грубо-вещественного тела, эта возможность для него утрачивается. Он уже ничего не слышит и не видит. Однако это не наказание, но это вполне естественно, ведь он не хотел ничего слышать и видеть из тонко-вещественного мира. Его собственная воля, которая может соответствующим образом быстро формировать тонко-вещественное, препятствует тому, чтобы это тонко-вещественное тело могло видеть, а также слышать. До тех пор, пока в этой душе медленно не возникнут изменения. Продлится ли это годы или десятилетия, быть может, столетия — это личное дело каждого человека. Ему полностью предоставлена его воля. Также и помощь приходит к нему лишь в том случае, если он сам жаждет её. Не раньше. Он никогда не будет принуждён к этому.

Свет, который эта душа прозревая приветствовала с такой великой радостью, всегда был там. Только прежде она ещё не могла видеть его. И он более ясен и силён, чем его усматривает вначале до сих пор слепая душа. Как она видит его, сильно ли, слабо ли, опять же целиком зависит от неё. Он ни на шаг не продвигается ей навстречу, но он присутствует! Она может наслаждаться им в любое время, если серьёзно и смиренно желает этого.

Но то, что я здесь объясняю, касается только этого одного рода человеческих душ. Но не других. В самой тьме и на её уровнях вовсе нет света. Там дело обстоит не так, что тот, кто внутренне продвинулся вперёд, вдруг сможет увидеть свет, для этого он сначала должен быть выведен из удерживающего его окружения.

Конечно, рассмотренное здесь состояние души уже можно назвать мучительным, особенно потому, что она преисполнена великого страха и не несёт в себе никакой надежды, но она сама не желала, чтобы это было иначе. Она получила только то, что сама для себя принудительно вызвала. Она не желала ничего знать о сознательной жизни после ухода с Земли. Душа не может таким образом умертвить для себя само продолжение жизни, ибо этим она распоряжаться не может, но она возводит для себя бесплодный тонко-вещественный уровень, парализует органы чувств тонко-вещественного тела, так что тонко-вещественно она не может ни видеть, ни слышать, пока… она, наконец, не передумает.

Это души, которых сегодня на Земле можно видеть миллионами, которых, за исключением того, что они не желают знать ни о вечности, ни о Боге, ещё можно называть порядочными. Желающим зла, естественно, хуже, однако здесь речь идёт не о них, но только о так называемых порядочных людях. —

Когда говорится, что Бог протягивает Свою руку для помощи, то это означает, что в Слове, которое Он посылает людям, Он показывает им, как они могут освободиться от вины, в которой они запутались. А Его милость заложена изначально во всех великих возможностях, которые раскрываются человеческим духам в творении для использования. Это так невероятно много, что человек сегодняшнего дня вообще не может представить, потому что он никогда не занимался этим, никогда не занимался достаточно серьёзно, ибо там, где это случалось, это было до сих пор лишь играючи или с целью тщеславного самовозвеличения!